«НАС ВЗЯЛИ ОБМАНОМ»

Идеолог Ассоциации дворянских родов Александр фон Ган о том, как русским найти своё призвание

Ассоциация дворянских родов только начинает открывать свои представительства в разных городах России и мира, но некоторые заявления её идеолога, Александра фон Гана, уже порождают споры: например, мысль о том, что в России не было гражданской войны. И это в столетний юбилей её окончания! «Стол» задал вопросы спикеру

– Среди собеседников «Стола» есть немало тех, кто считает, что гражданская война окончена и – цитата – «мы её проиграли». Есть те, кто уверен, что она продолжается. Но пока ещё не было человека, убеждённого, что её не было вовсе. С чем связана ваша точка зрения?

– Можно говорить о гражданской войне во Франции, потому что там были те, кому она, эта революция, была нужна буквально позарез. Но говорить о гражданской войне в России – между кем и кем, простите? Между дворянством и крестьянством, которое через 15 лет будет уничтожено на корню в ходе «великого перелома»? То, что произошло в России сто лет назад и что, уверен, далеко от завершения, – это оккупация страны.  Третьим Интернационалом, Коминтерном, ЧК, сатанизмом – называйте это как хотите. Но гражданская война – это миф, ложь, которая помогла коминтерновской банде на долгие годы скрыть правду о последовательной оккупации величайшей в мире страны и безжалостном уничтожении русского народа, искоренении всего русского – голодом, мором, войной. Но – главное – ложью, клеветой, наветами, сатанинской злобой.

Ложь о гражданской войне – это ложь о том, что часть народа поддержала большевиков. Это не так! Народ устал от  войны, требовал перераспределения национального богатства, хотел свободы от обременительных ограничений. И был цинично обманут: не случилось ни мира, ни земли, ни свободы.

Важно помнить: никто и никогда так нагло не врал людям, как большевики; никто не говорил «накормлю», а взамен морил голодом, не обещал рая, а ввергал в ад – такого не было в истории, не было в памяти народной до 1917 года. Да и в мировой истории это беспрецедентно: уничтожить собственное государство ради идеи мировой революции. Большевики ведь начали именно с этого – уничтожили, «отменили» Россию.

Перед лицом такого коварства Россия оказалась беззащитно-наивной, шагнула в пропасть. Нас взяли обманом.

– Но всё-таки были объективные предпосылки для народного возмущения?

– Конечно, были: в Российской империи имелась масса того, что можно было бы назвать архаикой. Те же сословные привилегии, например. Многие русские интеллектуалы, мой дед в том числе (он был молодой и очень эмоциональный), выступали за перемены, радикальные перемены. Дед, правда, быстро пришёл в себя и перешёл к Колчаку… Таких прозрений, иногда запоздалых, среди высшего офицерства, аристократии было много.

Реформы назрели. Но фокус в том, что Третий Интернационал был не об этом! Не собирались большевики проводить реформы или что-то там улучшать. Цель была – воспользоваться недовольством, чтобы провести спецоперацию по захвату власти и уничтожению страны, превращению её в таран мировой революции. До России, до русских дела не было. Сейчас, если смотреть незамутнённым советской историей взглядом, это очевидно всякому.

– Не очень понятно, что всё-таки это за сила – Третий Интернационал?

– Международная террористическая организация. На исходе первой мировой войны – и это никакой не секрет – её подрывная деятельность в отношении России была поддержана рядом европейских государств, заинтересованных в устранении России из числа победителей.

После революции, в 1919–1921 годах, к большевистскому грабежу присоединились и игроки поменьше: Эстония стала первой европейской страной, начавшей взаимовыгодную (как тогда казалось) торговлю с большевиками. Именно через эстонские порты большевики получали оружие и боеприпасы; через эти же порты сбывали награбленное. Помимо 15 миллионов рублей золотом большевики вознаградили Эстонию лесными концессиями и торговыми преференциями. К гешефту на крови подключилась Латвия, затем Польша. Всё, что требовалось от Таллина, Риги и Варшавы, – это признать убийц законными представителями.

Филькины грамоты прибалтийских «независимостей» писаны русской кровью, кровью новомучеников и исповедников российских. Мы скорбим о десятках тысяч эстонцев, латышей и поляков, отправленных в ГУЛАГ или в расстрельные рвы. Но прежде всего поминовения – и искупления! – заслуживают миллионы русских людей, павших от рук большевистских извергов.

Основная моя мысль в этой связи: без уничтожения большевизма во всех его формах и видах, без возрождения русского государства у Европы нет и не может быть будущего. Проклятие большевизма должно быть снято, но не с России только, а и с тех, кто остаётся его главными «выгодоприобретателями». Вся современная ситуация с Украиной уходит корнями в то, что соделали – именно соделали, ибо это преступление библейского масштаба, – с Россией в 1917–2022 годах. Единственный путь к миру – это признать, что победа большевизма в России была не просто трагедией, а именно преступлением. И покаяние должны нести все без исключения, все, приложившие к этому преступлению руку, без разбора национальной принадлежности.

– Но вы начинаете этот «путь к миру» с очень простых и, казалось бы, отдалённых вещей – собирания дворянских родов России. Как это связано?

– Очевидно, что для дворянина понятие рода является принципиальным. Основополагающим: безродных дворян не бывает. Но столь же основополагающе оно и для страны в целом. «Род» – это ключевое понятие, оказавшееся совершенно вытесненным на задворки советской культуры. Род – это Родина, а Родина – это Россия. Россия – это родина русского народа, единый русский род, сотканный из тысяч родов, каждый со своей историей, но объединённый единой судьбой.

Наследие большевизма, точнее – его проклятие в том, что была уничтожена суть: выкорчеваны роды – дворянские, но и крестьянские, купеческие, посадские. Уничтожены родовые гнезда: крестьянские и дворянские усадьбы, дворы, уничтожена многовековая «фактура» семейного, родового быта.

Уничтожив род, большевики уничтожили и русскую культуру, построенную на рефлексии поколений, эпох, стилистических и интонационных нюансах, понятных только тем, кто вырос на семейных преданиях, легендах, опыте поколений. Возрождение этой культуры невозможно без возрождения родовой памяти и, разумеется, без воскрешения родовой чести. Дворянство должно быть в ответе за собственное наследие, должно «взять власть в свои руки», выражаясь советским новоязом. Никто, кроме нас, этого  не сделает.

– Чем ваша ассоциация отличается от многочисленных дворянских собраний, императорских домов и т.д.?

– Строго говоря, мы не только и не просто собрание отпрысков дворянских фамилий. Основной наш принцип – «ты не сам себя представляешь, а представляешь свой род». Чтобы стать членом ассоциации, нужно написать небольшую историю рода, а значит, установить связь с его представителями – живыми и умершими. На мой взгляд, это то воссоздание нации (на клеточном уровне), которого мы все ждём: восстановление связей. Похожую модель дворянского собрания – когда за каждым родом закреплено одно кресло и представители всех родов собираются раз-два в год, чтобы обсудить насущные задачи, – хотел в России ввести ещё Пётр Первый, позаимствовав её в Швеции. Но тогда до практического осуществления идеи дело не дошло. Сегодня, как мне кажется, эта концепция способна вдохнуть новую жизнь в рассеянное русское дворянство. Повторю ещё раз: Ассоциация – это не о сословной ограниченности, это не о «чистоте крови», но о приверженности, причастности  дворянской, родовой культуре.

– Это очень хорошо звучит, но становится совсем непонятно, что же такое дворянство?

– Я пытаюсь переосмыслить дворянство в категориях сегодняшнего дня: думаю, что в перспективе наша ассоциация могла бы пополняться представителями самых разных «сословных» родов, если эта живая связь разных поколений в их жизни осуществилась, действует.

Дворянство – это прежде всего служение, но не как у нас часто говорят – служение государству или служение идее, а служение своему «я». Не в смысле примитивного эгоизма, а в смысле соотнесённости этого «я» с историей и традициями семьи, верности принципам, ценностям и выбору предков через осознание ответственности перед потомками. Настоящий аристократизм – это умение встроить индивидуальное в контекст  над-индивидуального, увидеть в случайном закономерное.

– Появилось новое слово, которое, в свою очередь, требует пояснений: кто такой аристократ?

– Тот, кто владеет собой, не поддаваясь сиюминутным порывам и искушениям.

– Владение собой можно тоже понять превратно: у нас половина популярных блогеров владеют только собой и больше ничем. У философа Андрея Тесли было интересное замечание, что сила слова славянофилов, в частности, обусловливалась тем, что они владели не только этим словом, но много чем ещё – хозяйством, дружеским кругом и т.д. То есть не были просто «бумажными людьми», за которыми ничего и никого не стоит.

– Я имею в виду не столько владение чем-то, а дело. Если ты пытаешься реализовать своё призвание – ты не будешь «бумажным человеком». Мне кажется, для дворянства, для аристократии – в их идеальной перспективе – было важным знать и самим своим существованием утверждать, что есть что-то за пределами этой жизни, есть призыв, на который нужно ответить, слово, которое нужно держать, несмотря ни на что, честь, которую не отдашь в угоду политической конъюнктуре и т.д. И это дворянское качество очень важно нам сегодня, когда всё происходящее пугает, ранит, страшит. Важно помнить: что бы ни происходило – это ничего по сути не меняет в твоём призвании. Если ты знаешь, что тебе нужно делать «в свете вечности», ты всегда найдёшь себя.

– Мысль о том, что никакие обстояния не одолеют человека, верного своему призванию несомненно вдохновляет, но даже на моей памяти было много прекрасных инициатив, исходивших в том числе от членов русских дворянских семей, которые гибли при столкновении с советской реальностью. Что заставляет вас верить в будущее своей ассоциации?

– Признаться, я испытываю некоторое облегчение, что у нас нет никаких амбиций. Наш принцип – это принцип клуба, который существует для того, чтобы поддерживать связи между членами. Мы принимаем тех, для кого дворянская культура – это именно вопрос призвания. Нужно начинать преодоление большевизма не с мегапроектов, а с того, чтобы подумать о благе людей, с которыми ты связан. Возрождение страны невозможно без возрождения человеческой близости, внимательности друг к другу. Наша ассоциация об этом. Русское дворянство в ХХ веке было не просто уничтожено физически, оно было оклеветано: до сих пор говорят, что от него все беды, что оно притесняло русский народ и т.д. Дворянство загнано в «гетто», затравленно поп-культурой всеобщего неистового равенства, замордовано политкорректностью и прагматическим физиологизмом общественных отношений. Если есть какое-то будущее у эмпатии, сочувствия, взаимопомощи, есть будущее и у ассоциации.

– Я подумала, что важной частью моей родовой памяти является мысль, что самые далёкие из известных мне предков были крестьянами в поместье и московской усадьбе Тютчевых. Интересно было бы сейчас встретиться с потомками этого дворянского рода – ведь мы тоже имеем реальную связь друг с другом.

– Мне кажется, что в этом вашем чувстве – что хорошо бы увидеться – и есть суть того, что мы называем возрождением России. Мы должны снова увидеться! Митрополит Антоний Сурожский говорил, что люди не умирают, пока не скажут последнего «прости» тем, кого обидели. В этом заключается смысл национального покаяния: когда у потомков помещиков есть возможность припасть к крестьянам (не уберегли, использовали, обделили…), а у крестьян – к «помещикам» (соблазнились, грабили…). Тема возрождения России тут сближается с темой покаяния. А для покаяния знаете что нужно? Нужно увидеться. После долгой разлуки стать лицом к лицу.

– Ваше понимание национального покаяния мне близко, но всё-таки вопрос: какого рода вину кто сможет взять на себя, встретившись лицом к лицу? Есть, например, пьеса современного драматурга Олега Богаева «Я убил царя». Она очень сильно сделана и побуждает всех зрителей чувствовать себя соучастниками жуткого убийства…

– Смысл мифа о гражданской войне именно в том и состоит: убедить русского человека, что он палач, что он стрелял, насиловал, грабил, жёг. Мы клевещем на себя последние сто лет, не понимая, что мы, все русские люди, – жертвы сатанизма, что мы потомки мучеников, исповедников, что предки наши миллионами шли на смерть ради Правды. Не мы преступники, убийцы, враги рода человеческого. Не наших рук дело – убийство государя. Стреляли не мы – в нас. Стреляли те, кто создал миф о гражданской войне, кому этот миф выгоден.

Когда нас призывают каяться за царя, миллионы жертв, репрессии ГУЛАГа – за зло, причинённое не нами и не от нашего имени –  то призывают взять грех, ни по тяжести, ни по мере не соотносимый с нашими личными грехами. И происходит интересная «оптическая трансформация»: всматриваясь в огромное зло большевизма, человек начинает думать, что, по сравнению с расстрелом детей, бить жену, воровать на работе, лгать и себе, и всем вокруг – ерунда, пустяк, безделка. Это как убеждать ребёнка съесть лишнюю ложку каши рассказом о голодных в Африке. Человеческая трагедия становится поводом для маленького гешефта с собственной совестью: «Да, струсил, но не предал. Да, предал, но не убил. Да, убил, но я не первый».

Грех несоразмерен нашему «я»: зло требовательно. Раз допустив до себя мысль о возможности убийства, мы внутренне становимся к нему готовы. Только Благодать удерживает нас от гибели. Благодать и «душевная дисциплина» – готовность защитить себя от порока, стать на защиту нашей душевной чистоты, нашей невинности и невиновности. Грех без греха – это фиглярство, кокетство со злом, на мой взгляд, недопустимое.

– Что вам особенно дорого в русской дворянской культуре?

– Русский человек открыт, он всегда и везде дома. Аристократичность русской культуры в том, что она содержит в себе великую правду: культура не может быть только национальной. В основе русской культуры – христианство, и она как никакая другая всерьёз восприняла Христову заповедь о том, как нужно относиться к людям, непохожим на тебя. Я с трудом могу представить себе европейского автора, который пишет о своих же соплеменниках, ведущих войну, как о настоящих варварах, а Толстой делает это в «Хаджи-Мурате» с безжалостным хладнокровием. Вот вам пример настоящего служения – и культуре, и Истине.

Сегодня кажется, что эта русская всемирная отзывчивость канула в Лету, русских упрекают в варварстве, эгоизме и так далее. Но, простите, после всего, что случилось в ХХ веке, – да нам нужно теперь сто лет, чтобы просто научиться дышать свободно!

– А нужна ли нам реституция?

– Стоит только представителю дворянского рода заговорить о возрождении России, как тут же возникает подозрение: земли свои обратно хочет, поместья! Я не про ваш вопрос, конечно, а про частый контекст его возникновения. Это довольно печально, учитывая, что 84 процента земель в России до революции принадлежало крестьянам. То есть люди не понимают, что первыми и даже главными выгодоприобретателями от реституции были бы они сами. Впрочем, реституция как возвращение земель и владений, на мой взгляд, довольно примитивна. Она и не будет востребованной: у нашего рода было, например, поместье в Тверской губернии. Если завтра мне его вернут, то в каком состоянии? Это будет 20 га неухоженного леса и несколько кирпичей от фундамента, за которые я теперь буду платить налог на недвижимость. Конечно, есть люди, которые готовы вкладываться в землю и возрождать родовые поместья – низкий им поклон. Но таких единицы.

На мой взгляд, полезно рассматривать другие формы реституции: создание национального фонда развития, или благосостояния, или возрождения, где на каждого человека открывался бы счёт  и человек уже сам был бы вправе решать, что на эти деньги сделать: или купить землю, или лечиться, или поехать путешествовать. Существуют разные формы реституции. Одно точно – важнейшим актором в этом процессе должно быть государство благополучия – общественного, но и личного прежде всего. К такой России я призывал бы стремиться.

– Какие препятствия для возрождения дворянской культуры вы сейчас видите?

– Дворянство не умеет «мобилизовывать» общественное мнение. Всё, что оно могло противопоставить вульгарной интерпретации истории, – это закрыться ещё больше. Но помощь, на мой взгляд, пришла, откуда не ждали: в последние годы в Европе, во всяком случае, очень силен запрос на то, чтобы избавиться от стереотипов. Конечно, тараном этого процесса выступают различные меньшинства, ЛГБТ и т.д., но здесь легко перекинуть мостик: если эта девочка может быть мальчиком, то почему мне нельзя быть самим собой? Дворяне всегда были немножко «другими», они не вписывались. Одно из очарований дворянства – это умение сохранять «маленькую тайну» во всём: вроде бы всё открыто, всё на виду, а интрига остаётся. И теперь, как мне кажется, есть возможность утвердить это право на своё существование, своё достоинство, свою тайну.

– С чем, на ваш взгляд, связана эта «тайна», интрига дворянской культуры?

– С красотой, эстетикой. Дворянство – единственный круг людей, воспринимающих красоту как необходимость, причём на всех «уровнях бытия». Кем была королева Елизавета II? По большому счёту никем: она красиво жила, красиво пожимала руки, красиво принимала гостей. Красота – единственное содержание, смысл конституционной монархии. Если политический акт стоит вне эстетики, он становится актом произвола, даже если за него проголосовало большинство.

Из русской жизни ушёл всякий осмысленный ритуал. Осталось только: «Спи спокойно, дорогой товарищ»… Всё загнано в рамки целесообразности. Не потому ли и власти всё меньше, больше – насилия? Я думаю, одна из важных, хотя и непроговорённых (пока) задач нашей Ассоциации, – это отстоять эстетику, попытаться вернуть её «в оборот» через возрождение церемониала, воскрешение титулов и старых гербов, восстановление родовой эстетики.

– В завершении этой насыщенной беседы я не могу не попросить об одном: расскажите немного о своём роде. Может быть, не обо всём, а о тех представителях, которые вам особенно дороги, с которыми вы связаны.

– Мои представления о семье были очень ограниченными. Практически все родственники были уничтожены: оба деда расстреляны, одна бабушка провела в лагере десять лет, другая странствовала, дяди эмигрировали. Только совсем недавно выяснилось, что наш род насчитывает 57 поколений.

Человек, который знает свой род, становится похож на гипертекст: ты видишь в нём постоянные отсылки к другим людям, судьбам, эпизодам. «Гипертекстовость» – одна из отличительных особенностей дворянства. Я могу рассказать о двух людях – одном очень близком и одном очень далёком. Моя матушка в два года, когда её отца расстреляли, а мать посадили в лагерь, оказалась в детдоме. Она была  домашним ребёнком и в стенах казённого учреждения умирала: открылась пеллагра. Что её спасло? Голубые глаза и волосы, «как у ангела»: врач детдома влюбилась в красивую девочку, стала выхаживать её у себя дома. С 1937 года 10 лет моя мама жила на квартире у этого врача, фактически нелегально. В 1947-м, когда та решила её удочерить, её вызвали в ГБ и спросили: знаете ли вы, что это дочь врага народа? Бабушка была очень хорошим врачом, но спасло её происхождение из крестьян-однодворцев. Будь она хоть на четверть дворянкой, наверняка бы загребли за создание террористического подполья – девочка и врач… А второй рассказ – об одном из моих далёких кузенов, Симоне Вексенском. Между нами пролегает около тысячи лет. Его отец,  один из самых крупных французских феодалов, отжавший колоссальное количество земли у менее энергичных соседей, был женат на Анне Киевской, дочери Ярослава Мудрого. Видя чинимую несправедливость, сын после смерти отца отрёкся от власти, вернул всё и всем без остатка и ушёл в монастырь. Почему? Потому что был настоящим аристократом.

 

По материалам издания С-Т-О-Л